преступности по стране в целом и, в отдельно взятом районе Города, особенно умышленных убийств, эти ребята стали, в структуре УРа отдельным государством. Вот и теперь, парни, чтоб подчеркнуть свою непомерную крутость, получили на складах ХОЗУ УВД старые «Тетешники», и обзавелись, устрашающих размеров, охотничьими ножами, что носили в клепанных кожаных ножнах на попах.
— Говори, что хотел, Олежка, а то некогда мне с тобой тут стоять. Говорят, вы вчера хорошо побухали?
Князев на «Олежку» скривился, как будто съел крупный лимон без коньяка. Наверное, его больше устроило, чтобы я называл его Олегом Николаевичем, но формально я был тоже старшим опером и, хотя звездочек у меня было в два раза меньше, я был в своем праве.
— Что по убийству таксиста?
— Есть свидетель, БОМЖ, видел душегуба с трех метров, в темноте, но тем не менее. Оказалось, правда, что паспорт у БОМЖа на чужое имя, поэтому я его отправил в спецприемник.
— А, понял тебя. Ну ты в это дело не суйся, тут работа для спецов, тем более, что у нас информация по убийствам таксистов идет, поэтому занимайся своими малолетками, что ржавые «копейки» покататься берут. Давай, будь.
И вся кодла особо страшных оперов, в количестве трех рыл, гремя амуницией и усмехаясь над шуткой их шефа в мой адрес, двинулась в сторону их кабинета, что занимал отдельный закуток в конце коридора РОВД, отделенный дополнительной металлической дверью от прочих смертных.
— Так, это, Олежка, не получится так. — последнее слово я оставил за собой.
— Чего?
— Я говорю, не получится так. Мне Кожин отдельное поручение выдал, раз от вас никого на месте не было, а Александр Александрович его мне отписал. Так что, как выполню поручение прокуратуры, так и не буду в это дело лезть.
— Дай сюда! — Олег в оказался рядом со мной и требовательно тянул руку.
— Ты чего ручки тянешь? У меня его, во-первых, с собой нет, а во-вторых, делай как положено, у шефа на с меня на себя перепиши и забирай.
Старший опер по тяжким сплюнул на пол, совсем рядом от белых подошв моих черных китайских тапочек и, круто развернувшись, пошел по коридору.
— И в хате плевать нельзя, запомни вдруг пригодится. — я потопал в свой подвал не слушая гогот «тяжких», наверное, их шеф пытался остроумно шутить насчет меня и Демона.
Глава 18
О женщины, имя вам…
Август одна тысяча девятьсот девяносто первого года.
— Добрый вечер. Банку сардин в масле, пакет сахара и бутылку подсолнечного масла.
Полная женщина в, когда-то белом, халате, в синих, еле замытых пятнах, с обесцвеченной «химией» на голове, где в многочисленных, беспорядочных кудряшках, затесался миниатюрный бантик из белого гипюра, тяжело опираясь на прилавок, начала тыкать пальцем в черно-белые кнопки кассового аппарата «Ока», чей огромный корпус цвета морской волны украшала еще и боковая ручка, как у шарманки папы Карло.
В кассе что-то скрежетнуло, ручка крутанулась, из-под кассы со звоном выскочил денежный ящик, моя десятирублевая купюра исчезла с прилавка, а в круглое, пластиковое блюдце для мелочи упала юбилейный полтинник с Лениным на реверсе и истрепанная зеленоватая трехрублевка.
На прилавок шлепнулся бумажный пакет светло-коричневого цвета с окаменевшим от влаги сахаром, банка рыбы с отклеившейся с одного края бумажной лентой этикетки…
— Рая! — металлическая дверь в подсобку за спиной «химической» блондинки распахнулась, на пороге, с трудом удерживаясь двумя руками за ободранный дверной косяк, повисло тело в сером халате с оторванным боковым карманом: — Мы два «Агдама» возьмем, запиши в тетрадке…
— Пошел в жопу, Петя! — продавщица живо обернулась к, еле стоящему грузчику: — У тебя уже три зарплаты в тетрадку записано.
— Ну ты меня поняла! — Петя махнул рукой и захлопнул дверь, после чего в подсобке зазвенело стекло и раздался сочный мат в исполнении нескольких мужских голосов.
— Взял, отойди! — меня попытался оттеснить от прилавка топтавшийся за мной гражданин, который сунул голову мне на плечо и гаркнул, обдав меня смрадным облаком вони, нестиранных несколько недель, солдатских портянок: — Рая, нам как обычно и сырок.
Гражданин с проблемами в полости рта, получив болезненный тычок локтем в живот, временно замолчал. Рая уставилась на меня глазами протухшей рыбы.
— Что?
— Масло подсолнечное.
— Я подала.
Я молча положил на прилавок матерчатую сумку и опустил вниз ее края, демонстрируя отсутствие в таре масла. Рая сверлила меня своими снулыми глазами с минуту, после чего молча отошла, чтобы вернуться и грохнуть на прилавок покрытую засохшим маслом бутылку прочного стекла с подсолнечником на этикетке.
— Следующий, говорите.
По пути, к стоящей на обочине «Ниве», меня окликнули:
— Эй, мужик!
От магазина за мной спешил ушибленный тип с несвежим дыханием. Чуть дальше за ним, в мою сторону, двигалась еще парочка с лицами, не обезображенными интеллектом. Эта троица мне была не особо опасна, но вокруг магазина на Спуске сейчас вертелось не меньше полутора десятков аборигенов, и я даже не сомневался, что в случае чего, они, как собачья стая, присоединится к спешащей ко мне троице, в желании потрепать чужака.
За три метра до меня вонючего гражданина перехватил какой-то «пацанчик» со смутно знакомым лицом, который повис на плече обиженного мной мужика и что-то горячо зашептал ему в ухо. Жаждущий поквитаться со мной мужчина, по инерции сделал еще пару шагов в мою сторону, но потом резко передумал, и они с «пацанчиком» повернули обратно. Я пожал плечами, сел в машину и начал выезжать на магистраль — стоять здесь на машине было чревато. Сейчас в драку не полезли, но выпив «пузырь» плодово-ягодного пойла, могут освободившуюся стеклотару кинуть в стекло «Нивы».
— Привет! — я вошел на кухню и поцеловал стоящую у электрической плиты Свету в шейку: — Как дела?
— Все в порядке, иди руки мой и садись есть.
На ужин Светлана приготовила макароны «по-флотски», используя в качестве мясной составляющей рогалик ливерной колбасы, которая еще сохраняла приличное качество.
Дождавшись, когда я доем, девушка поставила передо мной большую керамическую кружку с чаем.
— Рассказывай, что нового? Когда мне на работы выходить?
— А с этим, милая, у нас пока проблема.
Дослушав выступление диктора Городского радио, что рассказывал горожанам, как молодой народный депутат РСФСР Борис Немцов своим открытым письмом в газету «Нижегородский рабочий» потребовал от областных и городских властей выполнить их обещание — сделать бывший город Горький официально открытым для посещения его иностранцами, я повернул регулятор громкости проводной радиоточки на минимум и повернулся к, недоуменно смотрящей на меня, девушке.
— Заезжал я сегодня в этот магазин и понял, что тебе сейчас туда устраиваться нельзя. Ты или сопьешься там очень быстро, или на тебя свалят огромную недостачу и уволят, хорошо, если не по уголовной статье.
— Паш, и что теперь делать?
— Думать, как организовать, чтобы все произошло очень быстро. Понимаешь, там беспредел полный. К вечеру продавцы все пьяные, грузчики на ногах не стоят. Несколько человек при мне товар получили без денег, через запись в тетрадке. Но, зато меня на рубль обсчитали. Поэтому ты пока посиди дома или найди себе какое-нибудь занятие, а мне надо все посчитать и спланировать.
— Как скажешь, Паша, я подумаю, чем мне занятся. А когда ты планируешь меня в то место устроить?
— Наверное…- я задумался: — в ноябре.
— Ладно, я поняла. Посуду помоешь? — Света поцеловала меня в затылок, со смешком вывернулась из моих жадных рук и ушла в зал, откуда вскоре донесся знакомый гнусавый голос: — Понимашь…
— Света, выключи ты его!
— Паша, он уже заканчивает, через пять минут фильм начнется, приходи….
Глядя какой-то фильм, в котором американские бандиты с прибалтийскими мордами, похитили инкассаторский броневик, спрятали его в «доме на колесах», что было неудивительно, так как в роли броневика для перевозки мешков с долларами, выступала обычная «Нива», только с пластиковыми решетками на стеклах. Действие фильма затягивалось, так как в броневике заперся раненный инкассатор. Не убив инкассатора сразу, бандиты, среди которых была и женщина, стали терзаться моральными проблемами. Во первых, они почему-то не могли сломать двери фургона, а некоторым бандитам, вообще, стало стыдно за свои поступки. У инкассатора тоже была проблема —
